Когда первый темнокожий чемпион мира в тяжёлом весе встретился на ринге с Артуром Краваном, столкнулись две очень разные и очень колоритные фигуры.
23 апреля 1916 года в Барселоне состоялся боксёрский поединок между Джеком Джонсоном и Артуром Краваном. С точки зрения спорта, бой продолжавшийся шесть незабываемых раундов, являлся ужасным мисматчем и едва ли достоин упоминаться в качестве сноски к выдающейся карьере Джонсона, но как момент, в который две увлекательные культурные траектории пересеклись друг с другом, он заслуживает внимания.
Джонсон был бывшим чемпионом мира в тяжёлом весе и первым чернокожим, завоевавшим этот титул. Одновременно он был и остаётся столь же важным, как культурный громоотвод, непростительная чернота которого (название биографии Джеффри Уорда и одноименного документального фильма Кена Бернса) приводила белую Америку в исступление.
Джонсону нравились белые женщины и быстрые машины, он был безрассуден, обладал остроумием и улыбкой, которые имел обыкновение демонстрировать разгневанным тренерам и фанатам несчастных белых чемпионов, посланных, чтобы поставить его «на его место», в то время как проделывал это с ними самими. Когда 4 июля 1910 года Джонсон победил первую «Великую белую надежду» Джима Джеффриса, на референдуме о расовом превосходстве, провозглашённом «Битвой века» (и не просто победил, а вдоволь поиздевавшись над соперником) по всей Америке вспыхнули расовые беспорядки.
Краван, был поэтом, которого причисляли к дадаистам, хотя его особая индивидуальная разновидность отвратительного поведения была в большей степени его собственным манифестом, чем представлением любого движения. Племянник Оскара Уайльда, рождённый как Фабиан Авенариус Ллойд в семье богатых родителей в Лозанне, Краван мог бы прожить жизнь без забот и проблем, если бы не черта, возможно, унаследованная им от дяди - умение наживать проблемы.
Во многих отношениях и Джонсон, и Краван разделяли определённое модернистское отношение к жизни, стремясь достичь своего рода предельной скорости, которая могла бы помочь изменить судьбу, уготованную им при рождении. Как позже скажет биограф Иэн Карр оба мужчины «били до предела своих талантов» - Джонсон имел смелость оставаться самим собой во враждебно настроенной к нему стране, Краван неоднократно бросался в неприятности, словно хотел посмотреть, что из этого выйдет.
Оба героя погибли внезапной смертью, полной символики, соответствующей тому, как они прожили свою жизнь - Джонсон в автокатастрофе в 1946 году, резко ускорившись от закусочной недалеко от Франклинтона в Северной Каролине, в которой ему отказали в обслуживании, Краван пропал в небольшой парусной лодке во время шторма в Мексиканском заливе, дав пищу многочисленным теориям заговора о том, что он инсценировал собственную смерть.
Но пасмурным апрельским днём 1916 года в Барселоне, на следующий день после празднования в городе 300-летия смерти Мигеля Сервантеса, оба мужчины меньше интересовались тем, какое безрассудство совершить, нежели, тупиками, в которых они оба оказались.
Для начала, оба были почти разорены. Причиной, по которой Джонсон оказался в Барселоне, в первую очередь, стало его бегство от сфабрикованных федеральными властями США обвинений в транспортировке белых женщин между штатами «в аморальных целях» в нарушение недавно разработанного и решительно одобрявшего сегрегацию Закона Манна. Если избиение Джонсоном белых мужчин считали ударом по идее превосходства белых расы, то его настойчивое стремление к общению с белыми женщинами было совершенно невыносимым.
Сбежав из страны через Канаду, Джонсон проиграл свой титул ничем не примечательному, но стойкому Джессу Уилларду в Гаване (вспомните Бастера Дугласа, который нокаутировал Майка Тайсона в Токио) за год до боя с Краваном в Барселоне. Теперь он находился в изгнании в Европе, реферируя, где мог, проводя за деньги показательные поединки и откладывая неизбежное возвращение в Америку и тюремное заключение.
По прибытии в Барселону Джонсон основал на бульваре La Rambla рекламное агентство, с интригующе современным названием The Information - Jack Johnson & Co, но клиентов было немного, в отличие от числа насмехавшихся над боксёром местных жителей. Джонсон, пожалуй, стал последним, кто осознал, что поражение от рук Уилларда (бой с которым, как сам он утверждал, являлся беспроигрышным поединком) заметно уменьшило его ценность и у него оставалось всё меньше кредиторов, к которым он мог бы обратиться. Тех, кто просил возврата долгов, он встречал пренебрежительными словами «Завтра! Утро!» и провожал насмешливым комментарием в спину типа «Представьте, просит чемпиона мира платить!». Но если не учитывать браваду, Джонсон знал, что у него заканчиваются варианты.
Тем временем Краван спасался бегством как от призыва, так и от собственной репутации. В Париже он был редактором литературного журнала Maintenant! Чтобы в Вашем воображении не возникли мысли о благородном журналисте, нужно отметить, что Краван агрессивно продавал журнал с тележки овощевода, а каждый из пяти выпусков издания, опубликованных за короткое время его существования, был полон забавных, но совершенно непристойных оскорблений поэта в адрес литературного истеблишмента.
Когда Краван покинул Париж, он сделал это в первую очередь для того, чтобы избежать призыва в британскую армию (он, как известно, имел несколько паспортов, но мало был склонен защищать какую-либо из стран, которые их напечатали), но его отъезд, возможно, также был ускорен людьми, подобными обиженному им поэту Гийому Аполлинеру, который хотел сразиться с Краваном на дуэли после одного слишком грубого оскорбления.
План Кравана состоял в том, чтобы переждать войну в Америке, помогая себе оставаться на плаву боксом - как он выразился: «Я лучше буду ломать челюсти американцев, чем столкнусь со штыками немцев». Покинув Париж, он добрался до нейтральной территории в Барселоне, не имея средств на путешествие в Америку. Его квартира в Париже, финансируемая родителями, была далеко, его стихи не имели коммерческого успеха, но он рассчитывал заработать боксом.
Плакат, с рекламой боя Артура Кравана и Джека Джонсона
Проблема заключалась в том, что, несмотря на то, что Краван выходил против Джонсона в статусе «чемпиона Европы», его претензии на этот титул делают современный мир бокса с его множеством поясов и санкционирующих организаций похожим на золотую эру.
Когда он жил в Париже, Краван общался в кругах богемы, преступников и спортсменов в бальном зале Bal Bullier, где и встретился впервые с Джонсоном, проезжавшим через город со своей женой Люсиль. Независимо от того, вдохновился ли он этой встречей или чем-то иным, примерно в это время Краван начал брать уроки у боксёра Фернана Куни.
В конце концов, Краван записался на соревнования для начинающих боксёров и, когда больше никто не явился, он, по всеобщему признанию, стал чемпионом Франции в полутяжёлом весе, ни разу не нанеся никому ни единого удара. К тому времени, когда он добрался до Барселоны, Краван использовал этот «титул», чтобы объявить себя чемпионом Европы (благо весной 1916 года большей части Европы было не до того…) и начал зарабатывать на жизнь подрабатывая инструктором по боксу в городском морском клубе.
Однако Краван всё ещё изо всех сил стремился заработать деньги, которые позволили бы ему перебраться в Америку. Поэтому услышав, что местный промоутер ищет кандидатов на бой с Джонсоном, он вызвался.
Каким бы безрассудным это ни было, Краван рассчитывал, что схватка будет договорной, и он сыграет свою роль, чтобы обеспечить зрелище, при этом не пострадав. По закону бой в Барселоне должен был стать показательным - местный начальник полиции Браво Портильо как правило появлялся на ринге до того, как поединок начинался, напоминая участникам о необходимости ограничивать свои атаки, но среди зрителей было молчаливое понимание, что они увидят настоящее соревнование. Однако, в свою очередь бойцы сходились во мнении, что, хотя это и будет соревнование, приоритетом станет получение денег, а это означало, что бой должен был выглядеть хорошо для камер.
Для боёв, которые приносили реальные деньги, в то время первостепенное значение имели права на экранизацию и поединок в Барселоне должна была снимать команда состоявшая из Рикарда де Баньоса и его брата - оператора Рамона. В идеале им требовалось как минимум шесть раундов хорошего бокса (желательно около 10), чтобы сделать хорошо продаваемый фильм. В этой связи Краван надеялся стать в большей степени партнёром, чем противником.
Джек Джонсон в действии в 1910 году
Джонсону было более чем комфортна такая схема - шоумен на ринге и за его пределами, он привык возиться с более слабыми противниками в развлекательных целях, прежде чем размазать их, когда приходило время драться по-настоящему. В одном из его самых известных боёв он по настоящему сражался со своим коллегой - великим средневесом Стэнли Кетчелом, только с момента когда Кетчел, почувствовав шанс и улучив момент, нанёс мощный удар, который сбил Джонсона с ног. Разозлившись Джонсон, покинул ринг с двумя зубами Кетчела в перчатке после того, как быстро и решительно отреагировал на это отклонение от сценария, поставив точку в поединке.
И это при том, что Кетчел, был отличным боксёром. Краван же являлся авантюристом и разглядеть в нём приличного бойца требовало значительных усилий. Тем не менее Джонсон и Рикард надеялись устроить и продать что-то похожее на бой.
Местом действия стала Plaza de Baños Monumental - арена построенная для боя быков, которая до сих пор стоит недалеко от храма Святого Семейства. Её форма в не солнечный день не давала нужного количества необходимого для запланированной Рикардом съёмки света, и он, надеясь исправить ситуацию разместил шесть камер вокруг ринга и арены.
Андеркард стартовал в жаркий полдень, когда один из подручных Джонсона, с метким прозвищем Кид Джонсон, встретился с Гасом Роудсом. Но не прошло и двух размеренных раундов этой схватки, как Рамон бросился к Рикарду, чтобы предупредить его о том, что надвигаются облака и если Джонсон и Краван не выйдут в ринг немедленно, освещения для съёмки может не хватить.
Информация была быстро отправлена на ринг и в раздевалки, и на ринге разразилась «драка» - Роудс и Кид Джонсон сошлись в обмене ударами, который в конце четвёртого раунда удобно для всех оставил Джонсона на канвасе неспособным продолжить бой.
Пропустив следующие два боя андеркада и прибытие многих зрителей, Джонсон и Краван поспешили на ринг. Кравана, выходившего в белых шортах и белом халате, заметно трясло, когда его вёл к рингу его брат Отон и ему пришлось сесть на табурет, пока на него надевали перчатки. Возможно, реальная опасность аферы стала понятна ему, или, может быть, он серьёзно воспринял категоричное замечание Джонсона о том, что тот планирует его покалечить.
Джонсон, в своих обычных чёрных шортах и аккуратном полосатом халате, разминался в противоположном углу, ухмыляясь своей обычной усмешкой, даже когда с тревогой переводил взгляд с Рикарда на всё ещё почти пустую арену.
Когда после инструктажа со стороны Браво чилийский рефери Тони Бертон подозвал бойцов, Краван всё ещё трясся. Раздался звонок и быстро стало очевидно, что погода является наименьшей из проблем Рикарда. То, что происходило в ринге, было катастрофой. Трусивший Краван никак не хотел драться. Он прикрывал голову и, жался к ошеломлённому Джонсону ищя защиты, пока чемпион пытался оттолкнуть его на дистанцию удара.
Толпа, ожидавшая в лице Кравана серьёзного вызова Джонсону, сначала оказалась удивлена, а затем заволновалась. Джонсон был столь же шокирован, но затем открыто начал насмехаться над своим противником. В самом по себе в этом не было ничего необычного - с Джеффрисом он весело рассуждал о его судьбе, а человек, которого Джонсон победил, чтобы выиграть титул, Томми Бернс, проиграл, принимая избиение, как школьник («Бедный, бедный, Томми. Кто учил тебя бить? Твоя мамочка?»). Когда история хвастовства будет написана, у Джонсона в ней определённо будет своя глава. Но Краван прекрасно понимал, что у Джонсона имелись навыки, чтобы подкрепить свои слова и даже открытая насмешка великого человека не могла вытащить его из его скорлупы.
В конце концов, Джонсону надоело - провозившись с Краваном до шестого раунда, он взглянул на Рикарда, чтобы узнать, достаточно ли у того в наличии плёнки, и, когда Рикард беспомощно сигнализировал, что то, что у них имелось, бесполезно, Джонсон нанёс мощный удар, который нокаутировал Кравана. Когда ринг очистили, в толпе раздались насмешки и к рингу полетело несколько стульев, прежде чем полиция вмешалась, чтобы пресечь беспорядки. И когда Джонсон и Краван выскользнули из строения, оставшиеся бои андеркарда прошли перед возмущённой, но в основном спокойной толпой.
Траектории Джонсона и Кравана ещё раз ненадолго пересекались. Когда год спустя США вступили в войну, Краван помог организовать прибытие Джонсона в консульство США в Мадриде, где беглый боксёр каким-то образом убедил тогдашнего американского консула оплатить ему расходы по отслеживанию с использованием гастролирующего варьете в качестве прикрытия передвижения немецких судов через условно нейтральные испанские порты.
Краван в конце концов добрался до Нью-Йорка, где, как обычно, мгновенно настроил против себя значительную часть местной интеллигенции. Попав в окружение художника Марселя Дюшана, вскоре после свего приезда в город он был приглашён прочитать лекцию в салоне. Озвученной темой был «юмор» и «энтропия», но это не имело значения, поскольку Краван явился пьяный, разделся и предложил всем присутствовавшим, драться, проявив храбрость, которой не нашёл в себе, находясь в ринге с бывшим чемпионом мира.
Позже Краван влюбился и женился на модернистской поэтессе Мине Лой, а во время медового месяца с беременной Лой в Салина-Крус, Мексика, в ноябре 1918 года, он исчез в море на парусной лодке, предположительно утонув.
История Кравана на этом не закончилась - из-за своих, связанных с искусством выходок, он стал второстепенным романтическим кумиром различных авангардных движений, и даже одним из героев теории заговора, когда распространились слухи о том, что он инсценировал свою собственную смерть точно так же, как по его утверждениям, сделал его дядя Оскар Уайльд (первое публичное появление Кравана в США фактически состоялось в статье New York Times, посвященной этому заявлению, впервые опубликованному Краваном в Maintenant). Было даже предположение, что писатель-затворник Б. Травен, автор «Корабля смерти» и «Сокровищ Сьерра-Мадре», на самом деле являлся Краваном. Как и многие заявления и анекдоты, связанные с Краваном, это вызывало много шума, из которого по существу ничего не последовало.
Тем временем Джонсон в конце концов сдался властям США и отбыл наказание (ходатайство о его помиловании прошло через Конгресс в декабре 2015 года и было подписано президентом). Однако на ринге Джонсон после тюремного заключения не снискал славы и, к его большому раздражению не Джонсон, а более тихий и спокойный Джо Луис вскоре стал олицетворять «приемлемого» успешного чёрного боксёра.
Джонсон провёл большую часть оставшейся своей жизни в безвестности и, несмотря на обстоятельства его насильственной смерти, для чёрного человека, с его поведением и отношением к белой Америке, это само по себе стало своего рода триумфом.
И его история тоже не закончилась. Во многих отношениях только после смерти Джонсон был по-настоящему оценён за то, кем и чем он был. Соответственно, часто гении чёрной культуры очень хорошо понимали значение особого гения Джонсона как для его спорта, так и в качестве олицетворения своего рода авангардной версии чернокожей личности, пошатнувшей превосходство белого человека.
Джонсону нашлось место в творчестве Майлза Дэвиса, Жана-Мишеля Баския и Говарда Саклера. Ну и, конечно, Мухаммед Али адаптировал, а затем усовершенствовал провокационную позицию Джонсона. Подручный Али, Дрю «Бундини» Браун, часто кричал: «Призрак в доме! Призрак в доме! Джек Джонсон здесь! Призрак в доме!» перед ключевыми боями Али, а сам Али был хорошо знал о спортивном наследии и культурной программе, заложенной Джонсоном.
Отчасти благодаря этим дани уважения и прозрению, отчасти из-за императивов времени, через сто лет после поединка в Барселоне, Джек Джонсон прославился и получил признание, как человек, опередивший свое время и первопроходец среди чернокожих.
Как выразился Артур Краван в одной из своих наиболее печатаемых цитат: «Каждый великий художник обладает чувством провокации». Джонсон же являлся художником уровня, достичь которого Краван мог только мечтать...