Содержание:
Предисловие : Арена Ciudad de México, Мехико Сити, Мексика 2014
Часть 1: Южный Окленд, Новая Зеландия 1974
Часть 2: Южный Окленд, Новая Зеландия 1990
Часть 3: Южный Окленд, Новая Зеландия 1992
Часть 4: Оклэнд , Новая Зеландия 1994
Часть 5: Сидней, Австралия 1997
Часть 6: Сидней, Австралия 2001
Часть 7: Сидней, Австралия 2001
Часть 8: Токио, Япония 2001
Часть 9: Оклэнд , Новая Зеландия 2002
Часть 10: Оклэнд , Новая Зеландия 2002
Часть 11: Токио, Япония 2002
Часть 12: Токио, Япония 2006
Часть 13: Токио, Япония 2008
Часть 14: Токио, Япония 2013
Часть 15: Токио, Япония 2014
Часть 16: Мехико Сити, Мексика 2015
Часть 17: Сидней, Австралия 2015
Предисловие.
АРЕНА CIUDAD DE MÉXICO МЕХИКО СИТИ, МЕКСИКА 2014.
Я мог сказать Фабрисио Вердуму, что он поднял свои руки уж слишком высоко. Нужно было поймать момент, когда перчатки не защищали его подбородок. Я знал это, и чувствовал. Лишь секунда - это все, что было мне нужно.
Вот оно.
Я прыгнул через четыре, или сколько там было метров между нами, нанося легкий джеб, а затем зарядил правым оверхэндом.
БАБАХ.
Поймал его точнёхонько правым за ухо, и он упал, словно большой бразильский мешок с бананами. Это был крупный парень, высокий и опытный, и поговаривали, что я не смогу попасть по нему, потому что я был слишком низкорослым, а Фабрисио - слишком хорош. Что у меня не было достаточно времени, чтобы набрать нужную форму, что я был слишком старый, и слишком жирный и вообще - бла-бла-бла... Я знал, что смогу его достать, потому что в мире нет ни одного человека, в которого я не смог бы попасть. Если у тебя есть две руки и две ноги, то я тебя достану, ибо это мой дар, которым меня наградил сам Господь. Мои кулаки прославили меня на весь мир, и люди, собравшиеся на стадионе, хотели видеть их в деле. Моих кулаков много кто опасался, начиная от профессиональных бойцов, заканчивая бандитами, и да простят меня читающие, даже некоторые обыватели, которым не повезло попасться на моем пути. Теперь эти кулаки отправили и Фабрисио скучать на канвасе.
С Вердумом еще не было покончено, но я уже видел пояс временного чемпиона UFC там, на краешке его подбородка, куда целился. На арене было 20000 орущих болельщиков, еще больше фанатов смотрело бой по телевизору, особенно в Австралии и в Новой Зеландии, ставшими моим родным домом. Фанаты восхищались мной - я слышал это и чувствовал. Были ли во мне иные чувства? Нет, я был опустошен. Кто-то предположил позже, что причиной моего недомогания стала высота в 2225 метров над уровнем моря и двадцать килограмм, сброшенных мною за три с лишним недели перед боем. Я действительно ненавидел голодать, но дело было даже не в этом. Было еще кое-что.
Мне было 40 лет, и я к тому времени прожил пять жизней, четыре из которых были адом, а на настиле сейчас валялся лишь еще один парень, которого я познакомил со своими кулаками, еще одна пара затуманенных глаз, еще одна пара рук, которые не смогли защитить подбородок, открывшийся мне не вовремя. Я был лишь в дюйме от пояса чемпиона мира, буквально в одной секунде от него, но я думал о моей жене, Джулии, о моих малышах, о детских игрушках, тишине моего дома и о еде в холодильнике.
Этот бой был лишь рядовым событием для меня, и победа в нём не стала бы лучшей в моей жизни, так же как и поражение - не стало бы худшей её частью. Меня и раньше били, мучили, сажали в тюрьму; я был и примерным парнем, и разгильдяем; я уже всё терял, и находил вновь; моя жизнь уже рушилась, но благодаря Богу, я обрёл тот дар, который помогал мне все преодолеть и идти вперед. Этот дар был заключен в моих кулаках, и я был бы дураком, если бы имея этот дар, не воспользовался им...
Я сделал несколько шагов назад, позволив Вердуму встать снова. Давай же, мужик, поднимай свою задницу и неси её сюда, я жду..
Глава 1: Южный Окленд, Новая Зеландия, 1974 год.
«Марк был еще ребёнком , когда весь этот ад свалился на него. Он все время ходил в синяках с головы до пят, а я смывала кровь и массировала его ссадины, заживляя его раны каждый раз, когда отец избивал его. Примерно в пять лет, Марк начал подворовывать и проявлять маниакальные наклонности, но разве он мог стать другим? Он даже и не знал, что такое любовь, пока не встретил Джулию. В его душе было много и хорошего, но эти побои стали частью его души навсегда...»
ВИКТОРИЯ НАНД (сестра Марка)
Последний раз я видел тьму в день смерти моего отца. Я сперва не понял, когда впервые это увидел, но я был у ужасе от этого, хотя ничего не боялся ни до, ни после. Позже, я наконец осознал , что это было, и понял, кто это был. Это был сам дьявол , и он пришел забрать с собою моего старика.
Впервые тьму я увидел в Южном Окленде в салоне только что угнанного мною автомобиля. Я сделал слишком крутой поворот, отскочил от ограждения и врезался в столб. Когда я очнулся, мой подельник Бронсон тянул меня из груды обломков, но что-то было не так в ту ночь - небо как-то странно контрастировало с сильным горелым запахом. Когда я побежал, то увидел громадный коготь, который тянулся ко мне сквозь облака. Я вдруг почувствовал, как моя душа вылетает из тела и увидел себя со стороны, как бы в третьем лице, словно персонаж игры Grand Theft Auto.
В ту ночь я был напуган так, как мало когда в жизни, и бежали мы с Бронсоном так, что вряд ли об этом когда-либо забудем: я после этого случая стал другим человеком.
В другой раз я видел тьму в Сиднее, когда был в Сарри Хилс (примечание переводчика: восточный пригород Сиднея), находясь в отключке среди наркоманов и проституток - я тогда был глубоко зависимым от всей этой дряни.
В тот день тьма еще не метериализовалась полностью, и выглядела как нечто туманное, но ее запах я ощущал отчетливо.
Я был в боевом настроении и спросил , что "ей" нужно, но мне никто не ответил. Прежде чем уйти, "это" лишь осмотрело меня и всё то дерьмо, в котором я находился, и я снова почувствовал ясный запах чего-то кислого...
Я думаю, эти два раза меня посещал дьявол, и возможно, оставил предупреждение. В последний раз, когда я его видел, он уже поднялся во весь рост и полностью материализовался, готовый делать свою работу.
За несколько месяцев до смерти, отец перестал видеть, а кожа приняла зеленоватый оттенок, а когда он наконец отправился в больницу, ему там поставили диагноз рака поджелудочной железы в его последней стадии. Никто из нас, детей, не знал, почему старик игнорировал врачей и их помощь, но никто из нас и не удивился этому. После того , как диагноз был поставлен, старый хрыч убежал из больницы, пройдя много километров домой пешком и свалился на кушетку. Так он и лежал, не принимая никаких лекарств, не желая никого видеть, и просто гнил, словно кусок мяса на солнце. Через несколько месяцев пробил час Чарльза Сейла Ханта и тьма спустилась за ним, а я перекинул его через плечо, посадил в машину и отвёз в больницу умирать.
В последний день жизни старика, я привез маму, которая была прикована к инвалидной коляске, в огромную, просторную , светлую комнату с белыми стенами, посреди которой в кровати лежал отец. Почти вся жизнь уже ушла из него - лицо заплыло, глаза были желтые, как у Халка, волосы седые и липкие, а его когда-то мощное тело испарилось. То живое, что еще теплилось в нём, должна была забрать тьма, стоящая рядом с его кроватью - огромное темное пятно в капюшоне, не почувствовать которое было невозможно. Я ощущал невероятную, необузданную силу этой темной фигуры, но я даже не осмелился взглянуть в её сторону, ибо и всей силы города не хватило бы на это.
Я смотрел на отца и знал, что в тот день дьявол заберёт его с собой, понимая, что с этим уже ничего не поделаешь. Мой отец прожил свою жизнь, полную грехов, и теперь он уходил во тьму. Да будет так. Но как же тяжело мне вспоминать лица моих родителей в те дни. Я навсегда запомнил синий комбинезон и пальто моего отца, которое он носил зимой, и я помню старое темное платье мамы. Иногда я осознаю, что в моих воспоминаниях тёмные пятна заменили их лица.
Предполагаю, что история жизни моих родителей похожа на историю других островитян в Новой Зеландии в то время. Нас называли "свежачки на лодках" (Вероятно, потому что семья Марка Ханта, как и другие островитяне, прибыли в Новую Зеландию с островов Полинезии - здесь и далее прим. переводчика). Самоанская экономика довольна слабовата и однообразна, поэтому если вы не хотите работать там же, где работали до вас ваши отцы, деды и прадеды, то вам вероятно, нужно серьезно задуматься над переездом в Новую Зеландию. Мои родители уже имели опыт брака до того, как повстречали друг друга, так что возможно именно это и подтолкнуло их сбежать на Запад, хотя точно сказать я не могу. Я мало знаю об истории жизни моих папы и мамы. Но что я знаю точно, так это то, что в 1965-м году Чарльз Сейл Хант и его жена Мелеота переехали с Самоанского острова Савайи в новозеландский Окленд, а к 1974-му году, когда на свет появился я, у них уже был мой старший брат Стив, моя сестра Виктория, старше меня на пять лет, и мой брат Джон, старше меня на 2 года.
Моими первыми воспоминаниями из этого периода жизни больше всего были связаны с чувством голода. Отец работал поначалу на фабрике Kent Heating (примечание: на этой фабрике производится оборудование для центрального отопления ), однако он не зарабатывал достаточно для того, чтобы у нас на столе было вдоволь еды. Не зарабатывал, и не пытался. Мои воспоминания о тех местах и людях берут своё начало с того, что нас, тогда уже четверых детей, отправили всех скопом из Окленда, где мы жили в спальном районе под названием Маунт Иден, обратно на Савайи, жить к брату моего отца и его женой, когда мне было четыре, или пять лет. Мало кто знает достаточно о Самоа, что совсем не удивительно, ибо это небольшое местечко, где живут большие люди. Самоа - это группа мелких островов, расположенных примерно в трёх тысячах километрах северо-восточнее Новой Зеландии. Местечко выглядит так, как и должен выглядеть остров посреди Тихого океана: синее море, зелёные холмы, жёлтый песок и население около двухсот тысяч человек. Примерно столько же самоанцев живёт в Австралии и Новой Зеландии, причём большая часть из этого числа, живёт именно в Новой Зеландии. Самоа был под управлением Новой Зеландии вплоть до 60-х годов (примечание: до 60-х годов 20-го века), поэтому между двумя странами был налажен довольно простой миграционный механизм. На самом деле, я не знаю почему мама с папой отправили нас снова на Самоа. Полагаю, что они хотели обеспечить нам лучшую жизнь, которой не могло быть у нас в Окленде по их мнению, но учитывая, что нам приходилось ловить летучих мышей, чтобы поесть, я думаю, это была не лучшая идея.
В Самоа я помню наш дом над магазином. Помню бассейн на скалах, где я и мои братья боялись утонуть, а двоюродный брат вытаскивал нас оттуда за волосы. Я помню кинотеатр, который, как сейчас я понимаю, был на самом деле немногим больше простой темной комнаты с проектором. Помню, как воровал печенье. Я забыл почти всех с Самоа, но зато я помню одного маленького азиатского мужичка со злющим взглядом, в рубашке и черных брюках, который вечно орал, как кот: ЧЕ ЗА НАААААААХ!!
Кое-кто пытался наподдать этому коротышке, но он валял их всех, словно котят, и его кулаки и ноги то и дело летали, словно пчёлы.
Я не помню своих дядю и тётю - они теперь легли смутными пятнами в моей памяти, но зато я хорошо помню Брюса Ли, этого невысокого парня, творившего чудеса. Мне нравился Брюс Ли и Дэвид Кэррадайн, а позже - Ван Дамм, Сигал и Норрис. Это были те парни, для которых не существовало неразрешимых проблем. На Самоа мне запомнились встречи с моей сестрой Викторией в церкви один раз в неделю, и только там, поскольку наши традиции требовали, чтобы мальчики жили с дядей, а девочки отдельно - с тётей. Виктория частенько грустила в Окленде, и была такой же на Самоа. Я не понимал, что её тревожит, пока не стал старше.
Примерно через год, нас снова отправили в Новую Зеландию жить с мамой и папой, на этот раз в доме с четырьмя спальнями, который находился в другом оклендском пригороде на юге - Папатёто. Можно было подумать, что мои родители наконец-то получили нормальные условия жизни, однако вряд ли это было действительно так. Да, места в доме несомненно стало больше, однако еды больше так и не стало, а новые долги за этот дом выводили отца из себя еще сильнее, чем раньше. Даже маленькому мне это было понятно. Как только мы поселились в этом доме, начались постоянные споры с соседями. Позже я подметил, что наша семья и дом приобрели определенную репутацию. Мама была скандалисткой, а папа - физически очень сильным мрачным детиной. Мы были изолированы на нашей улице и нам редко удавалось даже просто поговорить с другими детьми самоанцев по соседству. Виктория для общения с ними использовала записки, однако она пользовалась ими очень аккуратно, ибо если б её поймали за этим делом, она была бы жестоко избита. Большинство соседей не любили наших родителей, и давали папе жестокий отпор. У нас же, детей, такой роскоши не было. Я потратил кучу времени, пытаясь понять, почему нас бьют, и каковы причины каждого конкретного избиения. Только теперь я понимаю, что причина была вовсе не в нас, а в чём-то совсем в другом, о чём я вряд ли когда то узнаю. Отец бил нас за любую самую незначительную мелочь всем, что попадалось под руку. Мог бить руками, ногами, ручкой от метлы, палкой, электрошнуром, или шлангом от стиральной машинки. Этот шланг причинял особенно много боли, потому что он был тяжеленным, и порка им - настоящий ад, ибо как бы сильно отец не бил шлангом, он никогда не ломался и не портится. Этим шлангом он мог избивать нас, пока не устанет, а у него было очень-очень много сил: этот шланг он обожал. Мой старик был психически болен, и избиения приносили ему удовольствие, особенно, когда он ставил нас на колени в гостиной лицом к окну, чтобы мы видели грушевое дерево, куда он ходил в этот момент тщательно выбирать плеть покрепче. Мы тщетно надеялись, что эта плеть окажется слабой и быстро сломается, однако он каждый раз выбирал нечто крепкое и долговечное. Отец подзывал нас по одному, и нанося удар, вкладывал в удар весь свой вес. Мы падали на землю с горящими задницами, и не могли даже пошевелиться, пока он не закончит делать то, что задумал. Хочет бить шлангом - бьёт шлангом, хочет бить метлой - бьёт метлой, а мог и вовсе отпинать нас ногами. Также ему очень нравилось заставлять нас бить друг друга, и если кто-то начинал плакать, то он бросался на него с кулаками и ногами. Избиения были тем сильнее, чем сильнее мы плакали, и горе было тому, кто плакать не переставал. Для отца самая большая наша вина была в наших слезах: он считал, что это признак слабости, а мы не должны быть слабыми. Когда я увидел фильм "Волчья яма", то жестокий ублюдок Мик Тейлор - главный злодей этого кино - отчетливо напомнил мне моего отца, такого же извращенного мучителя. Он действительно вкладывал в свой садизм всю душу и сердце. Мой брат Стив получал от отца больше всех, потому что был старше всех нас, и именно потому его голова чаще всех врезалась в стены и двери. Раньше я полагал, что Виктории удавалось избегать побоев сравнительно легко. Однако, это не означало, что её не били: Виктория отвечала за нас, младших братьев, и если она не справлялась с обязанностью держать нас в чистоте и порядке (что почти всегда не получалось), то ей влетало тоже. Тем не менее, тогда я не думал, что ей достается также много, как мне, Стиву и Джону.
Продолжение следует...